Я мог свободно присутствовать на мессах, заходить в переполненные по воскресеньям церкви. В первый день Пасхи был на богослужении на площади у собора Святого Петра. День был яркий, солнечный, небо голубое. Тысячи верующих запрудили даже прилегающие улицы. Я стоял на помосте недалеко от Папы, рядом с хором мальчиков, монахов, монахинь. Детские голоса звенели, как серебряные колокольчики. Хороший мужской хор отличается силой и глубиной. К женскому хору я относился с некоторым предубеждением, так как в русской церкви уже более четырех десятилетий не слышал его классических участников. В эту Пасху я понял, что раньше мне не привелось слышать настоящего женского церковного пения. У меня захватило дух: казалось, что звучат голоса ангелов. Певчие разных стран были разных рас и наций. В первом ряду стояла небольшого роста вьетнамка или кореянка. Две рослые монахини выделялись строгой красотой и как бы вырезанными из дуба лицами. Возможно, то были испанки, ирландки, шведки, немки…. Мне они напомнили кержацких и уральских раскольниц-староверок, истовых, сильных, уверенных, непоколебимых. Подле них была небольшая монахиня, скорей всего, индианка из Южной Америки, смахивающая на нашу бурятку; она пела с самозабвением и подъемом. В богослужении принимали участие священники разных континентов и оттенков кожи, подчеркивая международность и универсальность Церкви. На многих языках обратился Папа с приветствием к пастве, в том числе на украинском и русском. После службы начался благовест, и мне казалось, что Святой Петр гудел на весь Рим. У портала колонны стояли, судя по шапочкам, два африканских епископа. Я поцеловал благословившую меня руку и сохранил в сердце их милые, застенчивые улыбки.
На протяжении веков мечтали о братстве людей, о единении и дружбе народов, изобретали утопии и дошли до кровавых химер. В центре христианского мира, веками, мать-Церковь зовет своих сынов, указывает дорогу единения и любви, устраняет расовые конфликты. Девушки-американки подходят к чернокожим священникам под благословение: у разных рас один Бог. Когда вера в Бога одна, то, на основе выполнения воли Божьей, международные проблемы решаются гораздо проще.
В своих размышлениях я не раз считал, что западный мир в основных вопросах подобен арсеналу, от отдельных хранилищ которого утеряны ключи. О его прекрасном оружии, легко поддающемся модернизации, забыли или интерес к нему пропал. Я воочию убедился в правильности своих предположений на площади Ватикана.
Современный западный мир представлялся мне водоемом с здоровыми, хорошими рыбами. Но там же плавают останки разложившихся, попавших туда из глубин океана чудовищ. Они выделяют бактерии, которые заражают мальков и рыбешку послабее. С берега все кажется простым и ясным: надо устранить рассадник отравы и очистить воду.
Можно уподобить Запад также проходческой клети, которую опускают для бурения в шахту. Клеть снабжена и оборудована всем необходимым и при этом во время работы висит на канате. В клети давно заметили, что злоумышленник подпиливает канат, но активных мер не принимают, — успокаивая себя надеждой, что перепилить сталь не так просто; а если это и произойдет, то когда клеть уже опустится и обрыв каната не будет связан с катастрофой, а чреват лишь неприятными переживаниями, как при падении с небольшой высоты.
В Швейцарии, Бельгии, Франции у меня не было языкового барьера, и я охотно беседовал с рядовыми тружениками, пытаясь получить ответ на несколько контрольных вопросов. В большинстве случаев я восхищался ясностью мысли простых свободных людей Запада:
— они относились с отвращением к терроризму и осуждали его;
— прекрасно понимали, кто во Вьетнаме — жертва, а кто — агрессор, инспиратор и виновник непрерывных бедствий;
— выражали недовольство односторонним освещением событий в газетах;
— не приветствовали поведение некоторой части молодежи.
Впечатление было крайне отрадным. Как правило, суждения выносились с незамутненных позиций и незаметно сложились в сознании людей благодаря многовековой христианской культуре.
С интеллектуалами обстояло сложнее. Среда и окружение давили на них. Несколько либеральных газет создавали общественное мнение.
Одна из первых встреч под Парижем была у меня с первоклассным хирургом, шефом больницы. Рослый сильный француз с выразительным живым лицом, отброшенными назад волосами напоминал мне мушкетера Атоса. Вместо шпаги он владел ножом хирурга, но видно было, что в случае необходимости сумеет постоять за правое дело. Его жена и две очаровательные дочки радушно встретили нас в загородном доме с традиционным камином, где все было просто, уютно, удобно оборудовано. Когда во время обеда мы заговорили о Южном Вьетнаме, у него на все были заранее готовы ответы. Не так относится он к своим больным, мысленно задавая себе сотни вопросов даже в ходе уже заранее продуманной операции. По нашей просьбе, он показал нам свою больницу и попутно сообщил некоторые сведения. Условия были райские. Я мысленно качал головой и смеялся: «Какой еще нужен коммунизм?!..» Контингент пациентов моего хирурга был из рядовых рабочих, лечение им было по карману, основные расходы оплачивала касса социального обеспечения. В Советском Союзе в таких больницах имеют право лечиться только члены правительства и ответственные чины.
Советский врач — бледное замученное существо, очень низко оплачиваемое. У него нет возможности оказать подлинную помощь и он теряет квалификацию. Советская бесплатная медицина — издевательство над больным, насилие над врачом. Один врач в Москве часто повторял: «Лечиться даром — даром лечиться». Правда, в СССР, как и всюду, существуют и выручают идеалисты, но режим не содействует их появлению, и они не многочисленны.
С детских лет я усвоил, что во Франции прирост населения равен нулю. В центре Парижа я попал в католическую семью крупного инженера, у которого было восемь детей. Мальчики были все как на подбор — рослые, здоровые. Сестра — красавица. Семья — дружная, веселая, работящая. Это был необыкновенный мир, исчезнувший у нас когда началась коллективизация. Даже в Москве, находящейся на более привилегированном положении, обычно в семье растет один ребенок. Русский народ вымирает. Большая семья всегда развивает дружелюбие, братство, отзывчивость. Глава семьи немедленно предложил мне провести у него лето в горах — в большой семье не бывает тесно. Счастье иметь таких верных друзей.
Познакомился я с видным профессором, человеком высокой культуры. Он и его обаятельная жена всегда готовы протянуть руку помощи. Меня пленила независимость взглядов профессора, которые сформировались в ходе объективного изучения вопросов, которых мы касались. Конечно, у него есть союзники и противники. Полагаю, что он рассмеялся бы, если бы ему заявили о необходимости подчинить свою работу постановлениям партии и правительства, как это предлагают советским ученым. А живет он, по сравнению с теми из них, кто не занимается изготовлением смертоносного оружия, — сказочно. Пробным камнем в нашей беседе был снова Вьетнам. От ряда французских интеллектуалов я не слышал, что свободный мир в опасности, что в Южный Вьетнам в 1972 году вошли агрессоры и повторилось вторжение фашистских полчищ Гудериана во Францию. Ханой и Вьетконг оправдывали, забывая, что южане много лет были подвержены актам террора, нападениям под покровом ночи, из-за угла. Ни разу не слышал я ссылок на атлантическую хартию и Декларацию прав человека. Приводимые мне доводы были поверхностны, неубедительны, и создавалось впечатление, что такое мнение разделяют для успокоения совести. На предложение помочь людям, отстаивающим свою свободу от коммунистического рабства, я не получал естественного отклика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});